Атипичный русский князь.

Продолжу краткий очерк об российском князе Иване Долгорукове. Частично я уже упомянул его в этой заметке.

Иван Михайлович Долгоруков в 1810 году путешествовал через Украину в Киев и написал следующую заметку после общения с местным населением:

Приведу текстовую версию:

"Здесь я уже почитал себя в чужих краях, по самой простой, но для меня достаточной причине: я переставал понимать язык народный; со мной обыватель говорил, отвечал на мой вопрос, но не совсем разумел меня, а я из пяти его слов требовал трем переводу. Не станем входить в лабиринт подробных и тонких рассуждений; дадим волю простому понятию, и тогда многие, думаю, согласятся со мною, что где перестает нам быть вразумительно наречие народа, там и границы нашей родины, а по-моему, даже и отечества. Люди чиновные принадлежат всем странам: ежели не по духу, но по навыкам — космополиты; их наречие, следовательно, есть общее со всеми. Но так называемая чернь — она определяет живые урочища между Царствами, кои политика связывает, и Лифляндец всегда будет для России иностранец, хотя он и я одной Державе служим"

Долгоруков оценил свое понимание украинского языка как на 2/5. И сделал вполне резонный вывод, что это уже не его российское отечество. И что украинцы - это иностранцы.

А Россию он, кстати, любил. Однажды (во время второго путешествия в Украину) встретив в Нижине пьяных гуляк которые пели русские песни князь "по пояс высунулся из кареты, закричавши: "Наши, Русские!" Это в  самом деле были русские мужики, с которыми князь почувствовал такое родство, что так поразмыслил: "Вот что значит родина! И после этого можно ли меня уверить, что я в отечестве своем, когда бываю в Украине, в Курляндии или на Вятке? Нет, все мне чужое за областью той, в которой я родился".

Приведу его краткие впечатления от поездки через Украину. Как только въехали в Украину, все начало меняться: "виды для нас открылись новые, мы стали встречать мазанки и однодворцев; строение здесь беднее нашего, великороссийского, но за то живут обыватели гораздо чище и опрятнее; услышали малороссийское наречие, обедали в дубовой избе, выбеленной снаружи; избы белые, по их выговору с грубами, т.е. с трубами. Но, ах! и здесь все уж дорого!".

"Наконец въехали мы в пределы Украины. Зачал приходить мне на память пан Хмельницкий и Мазепа. ...Везде без исключения мазанки, нет других жил. Появились хохлы. В 28 верстах от Харькова деревня Липцы ими населена. Увидели мы образчики плодородного климата: на воздухе родятся арбузы без всякого садовнического присмотра; для них отведены изрядные места и их зовут бакши. Туда в своих нарядах и в пестрых юбках из ковров ходят бабы очищать сей плод от побочных растений. Мы несколько сборищ таких объехали. Это делает приятную для зрения картину".

"Здесь начинается Малороссия и вольная продажа вина". За Глуховим, в селе Тулыголов: "Здесь обитают козаки. Началась Малороссия: другое наречие, другие обычаи. Труднее всего достать сливок".

Именно здесь он перестал понимать язык, понял, что это не Россия, другая страна. Тих же, кто думал по другому, то есть считал Малороссию и Курляндию частью России, князь называл "наемными, раболепными политиками". Редкая проницательность, как для россиянина. Особенно в современное время, где безумие, подогретое пещерным русским шовинизмом, овладело массами, и ширится по России басня типа "нет никакой Украины, это Россия" и тд.

З.Ы. Использовал эту статью http://buklib.net/books/32500/

Таги-и-и-и-л! Олл инклюзив. Начало.

Отрывок из "Немножко Финляндии", Александр Куприн:

"Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Федоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное. Все это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.

Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому - словом, хорошо знакомое истинно русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.

- Вот дурачье так дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово - чухонцы.

А другой подхватил, давясь от смеха:

- А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.

- Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!

И тем более приятно подтвердить, что в этой милой, широкой, полусвободной стране уже начинают понимать, что не вся Россия состоит из подрядчиков Мещовского уезда Калужской губернии.

Январь, 1908 год"